Ален-Фурнье (Alain-Fournier, 1886, La Chapelle-d'Angillon, департамент Шер — 1914)

22 сентября 1914 года командир 23-й роты 288-го пехотного полка, двадцатисемилетний лейтенант французской армии Анри Фурнье не вернулся из разведки. К северо-западу от Во-ле-Палатекса, неподалеку от Вердена, стоившего стольких солдатских жизнен, его настигла вражеская пуля, а может быть, осколок снаряда. Точные обстоятельства гибели Анри Фурнье остались неизвестны. Тело его так и не было найдено.

Ален-Фурнье – таков был литературный псевдоним погибшего – успел до начала войны закончить лишь одну книгу: роман «Большой Мольн». Она была опубликована меньше чем за год до гибели автора; выставлена на Гонкуровскую премию 1913 года, однако не получила ее. Молодой писатель не мог и подозревать, какая слава ждет его посмертно. Сколько изданий выдержит «Большой Мольн» и какое множество монографий будет посвящено его автору. Как будет зачитываться романом и письмами Алена-Фурнье французская молодежь двадцатых, тридцатых, сороковых, пятидесятых годов.

Отец и мать Анри Фурнье были сельскими учителями. Он родился и вырос в центре Франции. Плавные плодородные равнины Солони, луга и перелески, то серебрящиеся изморозью, то тонущие за сеткой дождя, то согретые солнцем. Маленькие, ничем не примечательные, городки – Шапель-д'Анжийон, Эпиней-ле-Флерьель, – неуловимо переходящие в пригороды, где за садами и огородами начинаются поля и фермы. Кирпичные школьные здания, в которых рядом с классными комнатами и неуютным жильем учителя стынет пыльный зал мэрии. Таковы были впечатления детства. И Ален-Фурнье навсегда сохранил нежную влюбленность в родной край, в неяркую красоту этого пейзажа, в размеренный, освященный традициями быт школы, в патриархальную простоту крестьянских нравов.

В «Большом Мольне» он подробно описал и длинное, увитое диким виноградом строение красного цвета, с пятью застекленными дверями, с классными комнатами для старших и младших, с невысокой мансардой и просторными чердаками; и уроки господина Сэреля; и хлопоты Милли, его жены, старающейся после занятий с малышами придать должный вид своим немудреным туалетам, чтоб скрыть от городских дам – впрочем, таких же небогатых, как и она, – бедность семьи учителя; и одинокие вечера Франсуа Сэреля, которому больная нога мешает принять участие в буйных мальчишеских играх. Но то, что под пером бытописателя-натуралиста выглядело бы как прозаическое, будничное, серое в своем однообразии и скудости существование, озарено в романе Алена-Фурнье манящим внутренним свечением, мерцанием чудесного, таящегося в самых обыденных вещах и событиях.

Когда-то, объясняя актерам, как надо играть «Синюю птицу» Метерлинка, Александр Блок говорил: «У людей, которые умеют, как дети, не стыдиться искать счастья, открываются глаза, и они видят все вокруг по-новому, они видят самые души вещей, и вещи, и животные, и растения говорят с ними на понятном языке... Несчастен тот, кто не обладает фантазией, тот, кто все происходящее воспринимает однобоко, вяло, безысходно... правда в том, что тот, кто ищет и не стыдится искать, – тот находит то, чего искал; в том, что надо открыть в каждой человеческой душе глубоко зарытое в ней детское сознание, для которого стирается грань между будничным и сказочным...»

«Большого Мольна» надо читать, как «Синюю птицу»: радуясь детской радостью его героев и веря в то, что за каждым поворотом дороги, неожиданно и внезапно, может показаться серая башенка Прекрасного Затерянного Поместья.

Особая острота романтического восприятия позволила Алену-Фурнье вместить свой мир грезы в оболочку повседневности, в самые реальные, самые прозаические рамки. Путь к необычайным приключениям начинается тут же – у площади Четырех дорог Сент-Агата, на тропинках Общинного леса. Таинственный замок был всего в нескольких лье от школы господина Сэреля. Самая прекрасная девушка на свете – Ивонна де Гале – приезжала в старинной карете, правя дряхлым белым Белизером, в сельскую лавку дяди Флорантена на окраине Вье-Нансея.

Секрет очарованья Алена-Фурнье в том, что он сохранил поэтическое виденье ребенка, строящего воздушные замки из подручного материала, вовсе недостойного вниманья на взгляд иных здравомыслящих взрослых. «Чудесное привлекает меня, – писал он своему другу Жаку Ривьеру, работая над «Большим Мольном», – только если оно тесно связано с реальной жизнью». И он тщательно добивался правдоподобия деталей, естественности развития событий, логического сцепления всех причин и следствий, как бы фантастически ни выглядели, на первый взгляд, поразительные приключения Огюстена Мольна.

Но «связь с реальной жизнью» романа Алена-Фурнье не сводится к одному только бытовому правдоподобию. В преображенной, романтической форме он отражает подлинный трагизм жизни французской провинции начала века: смутную потребность молодых сил вырваться из ее застоя, найти путь к действию, к активной, полноценной, благородной деятельности, и в то же время незнание путей, отсутствие ясных целей и, в результате, неизбежный надлом или примирение, духовную смерть в засасывающей тине мещанства.

Луи Арагон сравнивает Мольна с Вильгельмом Мейстером. Подобно герою Гёте, Большой Мольн взрослеет вдали от дома. Сначала он пансионер господина Сэреля в Сент-Агате, потом одинокий студент в равнодушной к его переживаньям сутолоке многолюдного Парижа. Случай забрасывает Мольна в день странной пышной свадьбы в удивительный замок, прячущийся в лесах, где пирует, в ожиданье жениха и невесты, пестрая толпа крестьян и горожан, где все происходит, как того хочется детям, по законам детской мечты: и катанье на пони, и путешествие по озеру на лодках среди зимы, в романтических костюмах прошлого века... Здесь встречает Мольн прекрасную Ивонну де Гале. И, уезжая вместе с остальными гостями, когда безутешный Франц – брат Ивонны – сообщает о внезапном бегстве своей невесты, Мольн навсегда уносит с собой мечту о Затерянном Поместье, о его удивительной хозяйке, которая так просто и сердечно обещала ждать его.

Но путь в этот Край Без Названья – как он ни близок – оказывается долог и труден. Мольну уже не суждено обрести Затерянное Поместье таким прекрасным, каким оно запомнилось ему. Здесь вступает в силу неразрешимый для Мольна – и, разумеется, для его создателя – конфликт мечты и реальной жизни. В противоположность Гёте (сто лет разочарований в буржуазном обществе не могли пройти даром) Ален-Фурнье не приводит своего героя к приятию действительности.

Но жизнь накладывает на него свою грязную лапу. Разлагающей влияние города подрывает веру Мольна в возможность осуществления мечты, в возможность встречи с Ивонной. Одинокий, изверившийся во всем, Большой Мольн начинает ухаживать за Валентиной, совершая тем самым двойное преступление, – он изменяет слову, данному Ивонне, он изменяет клятве, данной Францу, потому что Валентина (Мольну это неизвестно) – невеста Франца де Гале, бежавшая от своего жениха в ту роковую ночь. За утрату детской веры, душевной чистоты Мольн будет расплачиваться всю жизнь. Правда, он найдет с помощью Франсуа Сэреля Ивонну, он станет ее мужем, но это уже не принесет ему счастья.

Ален-Фурнье вполне реалистически объясняет, что поместье Саблоньер, принадлежавшее родителям Ивонны и Франца, было продано, потому что они разорились, что старое здание, так пленившее Мольна в ночь костюмированного празднества, было снесено новыми владельцами, что не сохранилось ни пони, ни лодок, ни взятых тогда напрокат старинных костюмов. Но все это для Большого Мольна лишь внешнее выражение необратимых изменений, происшедших в нем самом.

«Мольн первой части, – писал одному из своих друзей Ален-Фурнье, – это молодец, для которого, кажется, нет ничего неосуществимого, он полон веры в себя, и когда выходишь с ним на дорогу или на улицу, чувствуешь – все возможно и, быть может, вот сейчас, за поворотом, он с улыбкой укажет тебе рукой на Прекрасное Затерянное Поместье, которое ты всегда видел в мечтах». Но после того как Мольн сталкивается с действительностью, после того как он утрачивает веру в детскую грезу, он теряет и веру в себя; сама жизнь, по мнению Алена-Фурнье, теряет для него смысл. «Быть заброшенным в жизнь и не знать, что с собой делать, как найти себе место. Каждый вечер все острее ощущать приближение конца. Не иметь сил ничего сделать, ни за что приняться, так как ничто не стоит труда, так как все равно не будет времени кончить...» – так характеризует состояние своего героя Ален-Фурнье в письме к Ривьеру.

Мольн сделает все, чтоб искупить свою вину. На следующий день после свадьбы он покинет Ивонну и пустится на поиски Валентины. Он найдет ее, соединит с Францем де Гале, введет их в домик, где много лет тому назад все было убрано для приема новобрачных. Но, выполнив свой долг, оплакав Ивонну, которая умерла, так и не дождавшись его возвращенья, он завернет в плащ маленькую дочь и снова пустится в путь, уйдет в ночь, в темноту, навстречу новым приключениям в поисках недостижимого, но единственно прекрасного для Алена-Фурнье идеала – романтической грезы детства.

Романтическая неудовлетворенность Мольна, его отчаяние отражают умонастроение самого Алена-Фурнье, жаловавшегося в письмах к Жаку Ривьеру: «Я чувствую, что ни в чем не смогу найти удовлетворения... Я устал, меня не оставляет страх, что молодость кончается». Это ощущение бесперспективности углублялось предчувствием надвигающейся войны, неотвратимой катастрофы. В момент Агадирского конфликта с Германией Ален-Фурнье, по свидетельству того же Ривьера, с отчаянием говорил, что война неизбежна и что он не вернется с нее.

Именно это острое чувство безысходности, бесперспективности, тупика, связанное с неприятием действительности и с неумением найти путь действенной борьбы за ее переустройство, как справедливо замечает Арагон, сделало «Большого Мольна» «одной из самых характерных книг, отражающих чувство неустойчивости французской буржуазии в канун первой мировой войны».

Выхода из этого тупика Ален-Фурнье, подобно многим его coвременникам, не видел. «Вокруг нас душный, спертый воздух. Дряхлая Европа впадает в спячку в этой гнетущей затхлой атмосфере... Мир погибает, задушенный своим трусливым и подлым эгоизмом», – писал об этой эпохе Ромен Роллан. Так же, как и Роллан, как Мартен дю Гар, Ален-Фурнье не может примириться с миром буржуазного эгоизма, тупости, корыстолюбия. Он противопоставляет ему своего «героя с чистыми глазами и чистым сердцем». Но кругозор Алена-Фурнье ограничен рамками индивидуалистического мышления, отвращением к политике и науке, к рационалистическому мышлению, поэтому его герой оказывается далек от тех сложных проблем французской действительности, с которыми сталкиваются, в отношении к которым раскрываются Жан-Кристоф или Жан Баруа. Вера в прогресс, в науку не могла удовлетворить молодого писателя, так как Ален-Фурнье чутко ощущал враждебность буржуазного прогресса, буржуазной науки гуманистическим идеалам. Политическая борьба не влекла его, что можно отчасти объяснить оппортунизмом, слабостью французского социализма, соглашательской тактикой его вождей. Протест Алена-Фурнье приобретает отвлеченную форму конфликта мечты и действительности. «Все прочее в персонаже, – утверждает он,— более или менее механика: социальная или биологическая, но в равной мере неинтересная».

На книге Алена-Фурнье отразилась внутренняя противоречивость его мироощущения. Так, подобно Шарлю Пеги, которым он восхищался, Ален-Фурнье пытался найти прибежище в религии. Но если для реакционеров типа Морраса – создателя агрессивно-империалистической группы «Аксьон франсез» – католическая религия была орудием овладения массой, дисциплиной, сковывающей революционный дух молодежи, то для Алена-Фурнье вера в бога, в чудеса Священного писания была попыткой уйти от необходимости понять и объяснить закономерности общественной жизни, против которых восставало его сердце. Это была попытка закрыть глаза на катастрофичность жизни, убедить себя в неотвратимости победы светлого начала. По меткому выражению Ривьера, религия «сулила ему похищенье тех сокровищ, которые он не умел добыть иным путем, она была для него как бы приглашением к магическому ограблению мира». Но религиозность автора не наложила никакого отпечатка на роман. Детская вера в чудеса, обещанные церковью, вера, которую сам Ален-Фурнье поэтически сравнивал со «страстной убежденностью в том, что цветы непременно распустятся на июньских лугах», не побудила его сделать верующим Большого Мольна; Ален-Фурнье не дал своему герою этой мнимой возможности преодоления жизненных противоречий. Больше того, кафедральный собор в Бурже, высящийся над переплетением зловонных переулков, над грязью и нищетой, хибарами и публичными домами, огромный равнодушный собор со своими химерами и гарпиями вызывает в Мольне отвращение – «отвращение крестьянина к городской церкви», не могущей «дать успокоения высоким и чистым мукам любви». Собор – составная часть города с его бедностью и злом, порожденными «социальной механикой».

По-своему Ален-Фурнье восстал против «трупного яда» декаданса, против его цинизма и мистики, аристократической замкнутости, скептического равнодушия к народу. Его герой был демократичен, как и Жан-Кристоф. В нем было здоровье и сила крестьянского парня. И в то же время, в отличие от приземленной литературы «популизма», погрязшей в деталях быта маленьких людей, в отличие от эпигонов натурализма, сосредоточивавших все внимание на «биологической механике» человека, Ален-Фурнье изобразил простого человека наделенным большими чувствами, душевной талантливостью, жаждой и пониманием прекрасного, потребностью в активной жизни. Сохранился и после смерти автора был опубликован отрывок «Ссора и ночь в каморке», представляющий собой, очевидно, один из первоначальных вариантов той главы романа, где Мольн порывает с Валентиной. Здесь Валентина (ее еще зовут Анетта) показывает Мольну не письма Франца, в которых с наивной, детской сентиментальностью говорится о чистой любви, а письма своего любовника – откровенные, касающиеся самых интимных сторон их связи. Мольн никогда не представлял себе подобной грязи. Его целомудрие оскорблено. Он чувствует отвращенье к возлюбленной, брезгливость, не отделимую, правда, от острой жалости. В окончательном варианте романа натуралистическое описание падения Валентины выброшено. Остается глухой намек на ее прошлое, возвращение к которому равно страшит и Валентину и Мольна.

Отбросив эту примитивную натуралистическую трактовку разрыва, Ален-Фурнье, однако, не поднимается до социального осмысления причин трагедии Мольна. Все общественное зло наивно сводится им к вредоносному дыханью города, который убивает веру, убивает мечту. Воспитанная в уродливом, нищем, скученном квартале, в обстановке безрадостного труда и жалкого разврата, Валентина не может поверить в благородную любовь Франца де Гале. Трагическая вина Валентины, по мнению Алена-Фурнье, в том, что она не способна поставить мечту выше действительности, отдаться мечте. «Как много зла вы нам причинили, вы, не желавшая ничему верить, – страстно упрекает ее Мольн. – Вы во всем виноваты. Это вы все погубили, все погубили!..»

В магии детства ищет Ален-Фурнье прибежища от прозаической «механики» жизни. «Мое кредо в искусстве и литературе: детство, – писал он. – Я стремлюсь передать его без всякого ребячества, во всей глубине, соприкасающейся с тайной». Детское восприятие он стремится сохранить как принципиальное и единственное средство познания действительности и воспроизведения ее в искусстве, как нравственный критерий, как высший идеал. Затерянное Поместье – символ жизни, в которой нет места «социальной механике», потому что там торжествует детское. Детская чистота и романтичность Огюстена Мольна – нескладного подростка из французской деревни, стриженного наголо, обутого в грубые подкованные башмаки; детская наивность стареющего господина Сэреля, увлекающегося не меньше, чем его ученики, диковинками, которые приносит в класс Франц де Гале; детская преданность Франсуа Сэреля школьным клятвам, школьной дружбе; детская серьезность прекрасной Ивонны... Все хорошее, все красивое связано для Алена-Фурнье с детством, с природой, естественным благородством простого человека, в которое верит он сам и побуждает верить читателя. И в то же время он видит хрупкость мира, преображенного детской фантазией, непрочность воздушных замков, тающих как мираж под резким дыханьем действительности. Отсюда трагические интонации «Большого Мольна», грустный конец романа, одиночество Франсуа Сэреля, покинутого другом, обреченного влачить свои дни в мире напомаженной пошлости Жасмена Делюша и ему подобных. Ален-Фурнье привел своего сильного и яркого героя к полному краху. В этом сказалась его художническая честность, ибо одинокий романтический герой и не мог одержать победы над жизнью. Как ни мучительно, как ни больно это было Алену-Фурнье, он не захотел утешительной лжи. больше того, он разоблачил своего героя – искателя приключений (особенно безжалостно это сделано в отношении Франца де Гале), чье эгоистическое своеволие приносит сначала окружающим минутные радости, а потом бесконечную боль и страдания. Отказ от возвышающего обмана отличает Алена-Фурнье от его подражателей и эпигонов в послевоенной французской литературе, от писателей, которые самодовольно противопоставляют реальной действительности утешительную и благополучную иллюзию сказочно красивых чувств и чистых отношений.

Ален-Фурнье, художник-романтик, сохраняет суровую честность перед самим собой и перед страшным миром, который его окружает. Поэтому прав Арагон, когда пишет о «Большом Мольне», что «несмотря на ирреальность этой книги... она – Страшный суд над обществом, в котором Замки обречены на разрушенье».

Л. 3онина, 1960

Книги Алена-Фурнье сегодня в библиотеке

А Б В Г Д Е Ж З И К Л М Н О П Р С Т У Ф Х Ц Ч Ш Щ Э Ю Я